Однажды я брёл по безмолвной заснеженной шири, и вот что случилось — послушай, родная, про случай туманный: мороз над пустынною степью развесил ледышки своих ожерелий, и шкура планеты блестела, покрыв обнажённое тело России, а я, раздвигая скелеты берёз, в предвечерье огромном шагаю, вдыхаю пространство и слушаю пульс одинокого мира.
Тогда-то и взмыл из безмолвия голос земли полуночной, за голосом голос, вернее, всемирное многоголосье: глубокий басовый удар, неумолчный металл непроглядного мрака, поток этот медленный — голос таинственный неба. В округлые выси взмывал этот вызвон небесного камня и падал во мглу водопадом серебряной скорби, вот так я в дороге и встретился с колоколами России, с глубинным ознобом их звона во тьме поднебесной.
Набаты, набаты огромной вселенной, далёкие гулы в глухом безмятежье зимы, что трепещет, как знамя, как белое рваное знамя, вонзённое в Полюс. Набаты сражений, поющие хрипло о битвах, о крови, сожжённых домах, поражениях горьких, а позже — о стягах победных, увенчанных светом. И вот я сказал, обращаясь к метели, к зарницам, к себе самому, к переулку, где слякоть припудрена снегом: война отступила, похитила нашу любовь — обгоревшие кости устлали поля на исходе безжалостной жатвы… Ответом мне древние были набаты, гудевшие в сумрачном свете, как в зеркале мутном, как в городе, канувшем в озеро, — так колокол яростный в грозных своих перегудах вызванивал если не месть, то печаль обо всех бездыханных героях.
Был колокол каждый, как ветка, ронявшая гром и напевы, певучие всплески железа летели к сиянью луны белоснежной, мели омертвелые чащи, где спящие сном беспробудным деревья вздымали вселявшие страх неподвижные копья. Над полночью колокол тек, как река, уносившая корни, молитвы, невест и могилы, солдат и святых, урожаи, пожары, и ульи, и крики младенцев.
А с царской главы, с одинокой короны, отлитой в тумане, в кровавых и огненных кузницах средневековыми мастеровыми, слетала пыльца изумрудно-кровавого звона; и как испаренье, над стадом промокшим, дыханье и запах молящихся в церкви холопов окутали золотую корону под звон погребальный. Но в далях за сиплыми колоколами уже громыхают раскаты: пожар революции ало окрасил берёзовый саван, облитый росою, взрывается мак, лепестками багряными землю усыпав, и армия молний вторгается в спящие степи. Внемлите заре, распустившейся в небе, как роза, и общему гимну очнувшихся колоколов, возвестивших Ноябрьское солнце. Подруга моя, я — бродячий поэт, воспевающий радость земную, науку цветенья и хлеб на столе, необъезженный ветер и мёд добродушный, в напеве своём я приветствую дом человека, жену человека, мечтаю о том, чтобы терпкая радость проникла в сердца всех живущих. Я всё, что творится, вбираю, как колокол полый, и возвращаю планете горластыми благовестами колоколен весенних.
Прости меня, если порою набат невесёлый, который сорвался с души моей мрачной, колотит руками полночными в двери пшеничного полдня — не бойся: есть время у колокола, есть весёлый напев, ожидающий часа, когда голубей своих выпустит в небо, и радость, как веер, раскроет над миром — всемирную громкую радость.
Набаты былого, грядущего, гулкие гроздья из глуби людских сновидений, набаты пожара и бури, набаты баталий и злобы, набаты пшеницы и сельских собраний, набаты всех свадеб на свете и мира на свете, заплачем, набаты, запляшем, набаты, споёмте, набаты, восславим бессмертье любви, это солнце, луну, океаны и землю — осанну споём человеку!
Размещенные на сайте произведения, публикуются их авторами и другими пользователями, на основе общедоступных электронных версиях книг, предназначенных для личного ознакомления. Если вы заметили незаконно размещенный контент и являетесь его автором, просьба сообщить администрации проекта. В этом случае, подобное произведение, будет заблокировано.
