Мы спрашиваем: Когда он падёт? Ничком упадёт в тесноту, в пустоту? Придёт к божественной революции? Или конечной первобытной лжи? Но признаёмся — мы прожили этот век не так, как хотели.
Вечно он был агонией, вечно на последнем дыхании, на рассвете был светом, вечером кровью, с утра дождём, к ночи слезами. Новобрачные убеждались, что свадебный торт весь был в шрамах, словно после операции аппендицита.
Космические люди взлетали по огненной трассе, и когда мы уже касались ног истины — оказывалось, что истина отбыла на другую планету.
Со злобой косились мы друг на друга. Самые строгие капиталисты не знали, что делать: они изрядно устали от денег, потому что сами деньги устали. Самолёты отлетали пустые. А новых пассажиров до сих пор не видно.
А мы всё ждали, как ждут на перроне в зимнюю ночь, ждали мира. Но прибывала война.
Никто не хотел обронить хоть словечко, чтобы, не дай бог, не связать себя словом: пространство между людьми стало бездной, а языки настолько разными, что умерли, то ли от всеобщего молчанья, то ли оттого, что все затараторили разом.
Лишь собаки продолжали лаять в дикой ночи нищих народов. И половина века была безмолвием, а другая — собачьим лаем в дикой ночи.
Но век, этот ноющий зуб, не выпал. Век продолжал всех нас распинать. Он отворял перед нами дверь, светил хвостом золотой кометы, и захлопывал дверь, и бил нас прикладом в живот. Он освобождал нам узника, но едва мы поднимали его на плечи — как тюрьма проглатывала миллион людей, другой миллион уходил в изгнанье, а там ещё один миллион отправлялся в печь, превращался в пепел.
Я стою у порога, готовый к отбытию, и встречаю каждого, кто прибывает. Когда упала Бомба (вспыхнули люди, насекомые, рыбы), нам захотелось исчезнуть, переменить планету и расу. Захотелось стать лошадьми, невинными лошадьми, ускакать отсюда как можно дальше.
Не из боязни уничтоженья — речь шла не только о страхе смерти (страх и без того был нашим хлебом насущным), — а потому, что уже не могли ходить на двух ногах: бездонным был этот стыд — быть людьми, такими же точь-в-точь, как расщепляющий и расщеплённый…
И снова. И ещё раз. До каких же пор — снова?
Казалось, уже отмыли зарю: отмыли временем и забвеньем,
благоразумные страны, убивая теперь в меньших масштабах, производя смерть, копили её на складах смерти. Вроде бы всё решилось, спасибо; по крайней мере появилась надежда.
Поэтому в дверях я жду прибывающих к концу этого представленья, к этому преставленью света.
Я с ними вхожу, будь что будет. Уезжаю с ними и возвращаюсь.
Размещенные на сайте произведения, публикуются их авторами и другими пользователями, на основе общедоступных электронных версиях книг, предназначенных для личного ознакомления. Если вы заметили незаконно размещенный контент и являетесь его автором, просьба сообщить администрации проекта. В этом случае, подобное произведение, будет заблокировано.
