развеянные по лазури, по тверди, выстеленной тишиной. С вашим последним вздохом осыпался колос, и нам показалось, что мы умираем с вами. Теперь мы живём рядом со смертью и слушаем, как осыпается колос, как падают зёрна: продолжается цикл бытия.
И вдруг за столом недочтёшься самых любимых: и ждёшь их, и больше не ждёшь, потому что такова смерть: она подступает к каждому стулу, и вот он опустел, и умер бедный Альберто, и к деду ушёл, не прощаясь, отец.
11
Давайте вернём потерянный день! Не надо опять заводить пружину каждого часа: просто вспомним солнечный луч и лазурь да ещё апельсины. В конечном счёте от полной охапки подробностей всё равно остаётся только скомканный лист бумаги, который покатится вдоль по песчаному пляжу прямо в зубы холодной зиме.
В конце концов забываются листья, но держится в памяти зелёный запах леса и влажная дрожь ветвей. Во мне и сейчас ещё бродит давний настой рощи, и гудит в излучинах вен голубая листва. Но разве припомнишь день или час? Куда там! Подводят числа и годы, а месяцы смыкаются сзади таким лабиринтом, что Апрель и Октябрь начинают звучать, как удары камня о камень. В одну корзину можно сложить все яблоки жизни, в один-единственный невод — всё серебро рыбы, покуда холодное лезвие ночи взрезает закат уходящего дня, который, что б ни случилось, проснётся наутро — если мы сами проснёмся.
12
Белая пена. Осень на Острове. Вижу, как трудятся волны, как рушатся белые гребни, расплёскивая расходившийся океан. Сонное небо прорезано плавным пареньем жреческих птиц. А мир полонит желтизна. Линяет месяц, густеет рыжая грива чилийской океанической осени. Меня зовут Пабло, и я всё такой же. Есть у меня и любовь, и долги, и долгая смута сомнений, есть у меня безбрежное море со множеством слуг, которые движут упорно волну за волной. Я различаю во мгле урагана странные страны. Из моря я вышел и в море вернусь. Мне известны наречия рыбьих костей и акульего зуба, озноб океанских широт, и алая кровь коралловых рифов, и тихий сон голубого кита… Потому что я много бродил по земле, по равнинам и поймам, но всегда возвращался назад… И иначе — что бы я смог рассказать без этих корней?
13
Что бы я смог рассказать, не ступая по глине? С кем бы я разговаривал, не понимая дождя? Поэтому там, где я был, меня никогда не бывало, и, куда б я ни плыл, я плыл по дороге домой. Я не просил у заморских диковин портретов на память. Я всюду пытался упрочить первооснову камня отчизны — по праву, без права, быть может, бредово, со злостью, с расчётом, — всегда и везде вникал в тигровые заросли и в переполох муравейника… Вот почему, когда увидел я всё, что увидел, когда перетрогал я землю и грязь, камни и пену, а также зверей, узнававших меня по шагам и по слову, и листья лиан, целовавших мне губы, — я тихо разделся при свете и молвил:
я здесь
, и руки свои тяжело опустил в океан. И когда всё вокруг на земле оказалось прозрачно, в ней, в земле, успокоился я со спокойной душой.
Размещенные на сайте произведения, публикуются их авторами и другими пользователями, на основе общедоступных электронных версиях книг, предназначенных для личного ознакомления. Если вы заметили незаконно размещенный контент и являетесь его автором, просьба сообщить администрации проекта. В этом случае, подобное произведение, будет заблокировано.
