Соколов Саша
«Между собакой и волком»

Кинь его туда, сюда:

Приворотное чарует

Зелье неба, снега, льда.

В пору сумерек щемящих

Конькобежцев визг щенячий

Раздается вдалеке –

На прудах и на реке.

Был бы я купец какой-то,

Полотно бы закупил

И повесил бы над койкой –

Лег и сам себя забыл.

Но поелику пропойца,

Куплю зелена винца

И узрю твой жанр в оконце,

Из-под пятого венца.

Вот она, моя отчизна,

Нипочем ей нищета,

И прекрасна нашей жизни

Пресловутая тщета!

Нет, не даром забулдыги все твердят,

Что по Волге нет грибов милей опят,

И напрасно это люди говорят,

Что водчонка – неполезный очень яд.

Это мненье, извиняюсь, ерунда,

Нам, утильщикам, без этого – никак.

Предположим, даже примешь иногда,

Но зато преображаешься-то как.

Раз бродили-побирались по дворам,

Выручайте Христа ради-ка гостей,

Выносите барахло и прочий хлам,

Железяки, стеклотару и костей.

Пали сумерки, и снег пошел густой.

Не бреши ты, сука драная, не лай.

Мы направились к портному на постой,

А с нами был тогда Угодник, Николай.

С нами был, говорю, Угодников-старик,

Поломатый, колченогий человек.

Мы – калики, он – калика из калик,

Мы – калеки, он – калека средь калек.

Нет у Коли-Николая ни кола,

Лишь костылики. И валит, валит снег.

Непогода. И галдят колокола,

И летят куда-то галки на ночлег.

А летят они, лахудры, за Итиль,

В Городнище, в город нищих и ворья,

А мы тащим на салазочках утиль,

Три архангела вторичного старья.

Час меж волка и собаки я люблю:

Словно ласка перемешана с тоской.

Не гаси, пожалуй, тоже засмолю.

Колдыбаем, повторяю, на постой.

А портняжка при свечах уже сидит,

Шьет одежку для приюта слепаков.

Отворяй давай, товарищ паразит,

Привечай уж на ночь глядя худаков.

Как засели дружелюбно у окна,

Ночь серела – что застираны порты.

Не припомню, где добыли мы вина,

Помню только – насосались в лоскуты.

Утром смотрим – летит Коля-Николай:

Костыли – как два крыла над головой.

Обратился, бедолага, в сокола:

Перепил. И боле не было его.

Зачерпнул я, читайте, сивухи страстей человеческих, отведал гнилья злообразных обманчивых жен, и отрава едва не придушила меня. Сумерк длился, и морок был, а на рассвете открылась, как рана, неутишимая алчеба по чистому, по незамутненной воде. Препоясался я чем попадя и