Аратинд
«О судьбе»

Он был рожден для того, чтобы его били. Кожаный, упругий, он не знал, не хотел и не мог почувствовать другой жизни, без ударов. Она, эта нынешняя жизнь, была всем — молитвой, счастьем, благословением, судьбой. Больше всего — судьбой. Он ощущал ее прикосновения всем своим естеством. Он ждал их, катился навстречу им, крутился на месте от нетерпения или, если это не помогало, замирал, как будто успокоившись и даже солидно покачиваясь, на самом деле весь распираемый изнутри нетерпеливым ожиданием, что вот сейчас, непременно, вот-вот, немедленно, сию секунду… И судьба приходила. Он всегда угадывал ее приближение по исходящей откуда-то извне (или изнутри? он не умел отличать) ритмичной вибрации, сотрясениям, сначала далеким и словно бы нерешительным, потом все более настойчивым, определенным в своей направленности — к нему — и он, уверяясь, что главное близко, напрягался для грядущей битвы, отпора, ждал среди все учащающейся тряски… Удар! Он прогибался от толчка, в самом нем черпая силы для сопротивления, зная, что чем сильнее удар, тем больше энергии набирает он сам. Выжидая момента, когда еще немного, еще чуть-чуть, и его разорвет изнутри рвущееся буйство жизненной силы, он именно в этот точно определенный законами его естества миг отдавал всю, без остатка, силу, столь щедро данную ему судьбой, отдавал ей и летел.

Он летел, и холодные потоки воздуха бережно охватывали его в своих бесконечных, неописуемо мягких ладонях, гладили, крутили, поддерживали его. Воздух не хотел его отпускать, даже давал иногда слабые пинки, пытаясь дать ему то, что могла дать только судьба — силу, но толчки эти были слишком слабые, их было мало ему, стремящемуся к своей судьбе там, внизу. Часто она была благосклонна к нему и встречала мощным ударом, не давая коснуться жесткой и нередко мокрой поверхности, падать на которую было всегда очень неприятно. Столкновение с землей тоже порождало сильный удар, после него тоже бывал полет,