Евтушенко Евгений
«Северная надбавка»

Петр Щепочкин спросил.

"Ой, Петенька, -- вздохнула,-

очень...

Чего,

а счастья нам не брать взаймы.

Да только комнатушка тесновата.

Три года,

как на очереди мы.

А в кооператив -

не та зарплата..."

Петр Щепочкин как шваркнулся об лед:

"Ты сколько получаешь!"

"Сто пятнадцать.

Там Юрина стипендия пойдет,

и малость легче будет нам подняться..."

Петр Щепочкин

плеснул себе кагор,

запил вишневкой,

а потом зубровкой,

и старику сказал он с расстановкой:

"Воров боишься!

Я, старик, не вор..."

Он думал -

что такое героизм!

Чего геройство показное стоит,

когда оно вздымает гири ввысь,

наполненные только пустотою!

А настоящий героизм -

он есть.

Ему неважно -

признан ли,

не признан.

Но всем в глаза

он не желает лезть,

себя не называя

героизмом.

Мы бьемся с тундрой.

Нрав ее крутой.

Но женщины ведут не меньше битву

с бесчеловечной вечной мерзлотой

не склонного к оттаиванью быта.

Не меньше, чем солдат поднять в бою,

когда своим геройством убеждают,

геройство есть -

поднять свою семью,

и в этом гибнут

или побеждают...

Все гости постепенно разошлись.

Заснула Валя.

Было мирно в мире.

Сопели дети.

Продолжалась жизнь.

Петр Щепочкин и муж тарелки мыли.

Певец вздыхал с открытки,

но слабо

солисту было,

выпрыгнув оттуда,

пожертвовать воздушное жабо

на протиранье вилок и посуды...

Хотя чуть-чуть кружилась голова,

что делать, стало Щепочкину ясно,

но если не подысканы слова,

мысль превращать в слова всегда опасно.

И, расставляя стулья на места,

нащупывая правильное слово,

Петр Щепочкин боялся неспроста

загадочного Юрия Чернова.

Петр начал так:

"Когда-то, огольцом,

одну старушку я дразнил ягою,

кривую,

с рябоватеньким лицом,

с какой-то скособоченной ногою.

Тогда сестренке было года три,

но мне она тайком, на сеновале

шепнула,

что старушка та внутри

красавица.

Ее заколдовали,

Мне с той поры мерещилось, нет-нет,

мерцание в той сгорбленной старушке,

как будто голубой, нездешний свет

внутри болотной, кривенькой гнилушки.

Когда осиротели мы детьми,

то, притащив заветную заначку,

старушка протянула мне:

"Возьми..." -

бечевкой