Гейне Генрих
«Флорентийские ночи»

"Что ж, поедемте со мной",-- промолвила дама под плотной черной мантильей; некоторое время она тоже стояла в ожидании рядом со мной, а теперь садилась в свою карету.

Звук ее голоса пронзил мне сердце, чары хорошо знакомого взгляда искоса оказали свое действие, и я снова был как во сне, когда очутился в мягкой теплой карете рядом с мадемуазель Лоране. Мы оба молчали, да и все равно не услышали бы ни слова, пока карета с грохотом ехала по улицам Парижа, ехала очень долго и наконец остановилась перед высоким подъездом.

Лакеи в роскошных ливреях посветили нам вверх по лестнице и дальше через анфиладу комнат. Заспанная камеристка вышла нам навстречу и с тысячью извинений забормотала, запинаясь, что натоплено только в красной комнате. Жестом отпустив служанку, Лоране засмеялась и сказала:

"Случай далеко завел вас нынче,-- вытоплена только моя спальня..."

В этой спальне, где мы вскоре остались наедине, жарко пылал камин, что оказалось весьма кстати, ибо ком-нага была грандиозных размеров. Эта огромная спальная комната, которая скорее заслуживала называться спальной залой, казалась на удивление нежилой. И мебель, и все убранство носили отпечаток эпохи, которая кажется нам пропыленной, торжественно-безвкусной, а реликвии того времени вызывают у нас неприятное чувство и даже открытую усмешку. Я имею в виду эпоху Империи, эпоху золотых орлов, развевающихся султанов, греческих причесок, воинской славы, официального бессмертия, декретированного "Moniteur'oM", континентального кофе, изготовленного из цикория, скверного сахара, фабрикуемого из свекловицы, принцев и герцогов, сделанных из ничего. И все же в этой эпохе, в эпохе патетического материализма, была своя привлекательная сила... Тальма декламировал, Гро писал картины, Биготти-ни танцевала, Мори произносил проповеди, Ровиго ведал полицией, император читал Оссиана, Полина Боргезе пожелала, чтобы ее вылепили в виде Венеры и притом совсем нагой, ибо комната была хорошо натоплена, как и спальня,