Белый Андрей
«Москва»

11.

Размышляя прошел уже Грибиков, дергаяся ногами, на двор мимо лысины с бутылочным битышем, к трехъэтажному белому дому; и разговаривал там со старушкою, кувердящейся чепчиком из разлинялых кретонов: в окошко; старушка показывала на бледную барыню:

- И то - "дядя Коля", и се - "дядя Коля"; все "дядя" да "дядя", а говорят: "дядя Коля" - не дядя... Коль дядя, так "дядею" будь, а то "Колею" называет его: сама слышала.

- Николай он Ильич, из Калошина... - отозвался ей Грибиков.

- И мемекает песенки с нею.

А барыня, о которой шла речь, вся закуталась тарлатановой кисеею; летами страдала сонной лихорадкой она; осенями же - потом ночным (терпентиновый запах сопровождал ее); против - над домиком, над кирпичнокоричневым - вздуло белеющий клок раскосматого облака: облак - замраморел пятнами тени; и пели:

Прости небесное созданье,

Что я нарушил твой покой.

Сидел на приступках мужчина, 1000 такой синяковый, волдыревший: пустобай, заворотник, которому пустозвонят года, с бородою песочного цвета, красновеснушчатый, красноглазый; зевай-раззевайский пускал он на драный сапог; ему Грибиков очень дельно заметил:

- Пошел в разизноску, Романыч.

Попробовал пальцем подпек, и на палец уставился, точно увидел он что-то.

- Опять синяки расставляешь себе на лицо.

И понюхал свой палец.

Мужчина чесался: открыл кривой рот и обдал перегаром и паром:

- Бутылочку раскутырили: был посуды раскок... Жизнь мою - размозгляило что-то.

Подрыльником ткнулась в колено свинья, оставляя пятно.

- Эх, Романыч, погряз без призора: возгривел, - скривился с досадливым прохиком Грибиков - ты на лицо посмотри: баклажан.

- Ничего, сударь: "пиво" - и он погрузился не то в непрогонное, горе, не то в равнодушие.

- Тут подслушливый люд: примечают, чтоб после судачить; пойдем-ка, брат. Отворили драную