Сельвинский Илья
«Избранная лирика»

А хоронил чуть дальше - на погосте.

Оттуда в эту каменную дверь

Заглядывали черепные кости,

И, отрываясь от текущих дел,

Печально он в глазницы им глядел

И узнавал Алешу или Костю.

А делом у него была вода.

Воды в пещерах не было. По своду

Скоплялись капли, брезжа, как слюда,

И свято собирал он эту воду.

Часов по десять (падая без сил)

Сосал он камень, напоенный влагой,

И в полночь умирающим носил

Три четверти вот этой плоской фляги,

Вот так он жил полгода. Чем он жил?

Надеждой? Да. Конечно, и надеждой.

Но сквознячок у сердца ворошил

Какое-то письмо. И запах нежный

Пахнул на нас дыханием тепла:

Здесь клякса солнца пролита была.

И уж не оттого ли в самом деле

Края бумаги неплом облетели?

"Папусенька! - лепечет письмецо.

Зачем ты нам так очень мало пишешь?

Пиши мне, миленький, большие. Слышишь?

А то возьму обижуся - и все!

Наташкин папа пишет аж из Сочи.

Ну, до свидания. Спокойной ночи".

"Родной мой! Этот почерк воробья

Тебе как будто незнаком? Вот то-то

(За этот год, что не было тебя,

Проведена немалая работа).

Ребенок прав. Я также бы просила

Писать побольше. Ну, хоть иногда...

Тебе бы это Родина простила.

Уж как-нибудь простила бы... Да-да!"

А он не слышит этих голосов.

Не вспомнит он Саратов или Нижний,

Средь хлопающих оживленных сов

Ушедший в камень. Белый. Неподвижный.

И все-таки коричневые орды

Не одолели стойкости его.

Как мощны плечи, поднятые гордо!

Какое в этом жесте торжество!

Недаром же, заметные едва

Средь жуткого учета провианта,

На камне нацарапаны слова

Слабеющими пальцами гиганта:

"Сегодня

вел

беседу у костра

о будущем падении

Берлина".

Да! Твой боец у смертного одра

Держался не одною дисциплиной.

Но вот к тебе в подземное жилище

Уже плывут живые голоса,

И постигают все твое величье

Металлом заблиставшие глаза.

Исполнены священного волненья,

В тебе