Дорофеев Владислав Юрьевич
«Вечерник»

И я обливаюсь слезами любви и восхищения.

Искренние слезы льются, как из двух источников, по щекам, в рот, по скулам и подбородку – живые, чистые слезы раскаяния и восторга, благодарности и трепета.

Теперь навсегда слезы запечатлены в сердце.

Вновь и вновь я обливаюсь слезами в мыслях, и припадаю на грудь Бога, и прошу о милости и любви.

В осеннем кружим мы лесу.

Дорога между елок завела нас далеко от камушка Серафима.

Мы заехали в тьму-таракань.

Лишь шелест комаров нарушает лесную благодать.

Тепло.

Бродим мы по кромке ночи, бродим в страхе и одни.

Все покойно и порочно.

Демон крутит нас внутри.

Бездна в поле и в лесу, бездна в сердце и в стогу, на поляне впереди, между елок позади.

Страшно очень, между прочим.

Страшно так, что слова нет.

Страшно сверху, страшно снизу, страшно всюду, где нас ждут.

Чу!

Монашеское кладбище в тяжелой чаще: елки и кресты, могилы и цветы.

Нам туда.

Поедем ходко, чтоб успеть нам до зари.

Едем-едем; на пути, видим, бабушка грустит – села старая на пень, и болтает дребедень; слово за слово, и вот – бабка скачет как фагот, между елок, по траве, по дороге – вся в говне; то не бабка, а лесной, гадкий дух, по сути злой.

Едем дальше, наконец, видим камушка хребет, – край чего-то неземного, память батюшки лесного; он колол тот камень словом, он молился здесь весною, он – могучий Серафим и саровский гражданин.

Скрип в лесу раздался свыше, иглы хвойные звенят и о чем-то голосят.

В круг застенчивой молитвы вышел батюшка из битвы: глаз – как раненная птица, горло – как расстроенный рояль, в сердце память и печаль, в голове дорога к раю, дух – как Волга вертикален, сам приземист – как пенек, на корягу он похож.

Вот он сел, заговорил, помолился и застыл; кликнул он медведя, сокола и волка – всем сказал он по словечку, и умчался в чащу леса.

С тех пор Серафимов проговор нависает, как топор.

«Не ходи порой ночной