Галич Александр
«Генеральная репетиция»

Давид. А что было дальше?

Шварц. Ну, в воскресенье мы все собрались у выхода из нашего гетто, нас пересчитали, построили в колонну и повели? (Усмехнулся.) Это же все-таки Тульчин, а не Киев. В Киеве, говорят, для этого дела подавали автобусы... А нас повели... И мы шли - женщины, старики и дети. Был дождь и ветер. И мне помогали идти - этот каменщик из дома восемь, Наум Шехтель, и его жена Маша, сестра Филимонова... И вот мы шли, шли... И лил дождь, и лаяли собаки, и плакали дети... А на улицах было пусто... Совсем пусто... Все попрятались по домам, и только, когда мы проходили, шевелились занавески на окнах... И этому, как раз, я был рад!

Давид. Почему?

Шварц (помолчав). Понимаешь ли, милый, - я родился в Тульчине. И жил в Тульчине. И умер в Тульчине. Я почти всех знал в нашем городе и мне не хотелось, чтобы старые мои знакомые, увидев меня в тот день, отворачивались и прятали глаза... Ну, и нас привели на Вокзальную площадь. И снова пересчитали, и приказали сдать вещи. А мне нечего было сдавать. Я ничего не взял. Только твою детскую скрипочку, твою половинку, на которой ты когда-то сыграл первое упражнение Ауэра. Только твою скрипочку и мой альбом с фотографиями... А с немцами был Филимонов... Оказалось, между прочим, что его фамилия Филимон... И даже фон-Филимон... Так, во всяком случае, он утверждал! И когда этот Филимон увидел у меня в руках твою скрипочку, он засмеялся и крикнул - а ну-ка, пархатый черт, сыграй нам кадиш! Сыграй нам поминальную молитву, пархатый черт!..

Давид. Сволочь!

Шварц. А потом он заметил свою сестру Машу. И он сказал ей - зачем ты здесь?.. Ты же немка, дура, уходи! Но она сказала - я русская, и