«За урожай»

Глаза у Насти горят, излучают простую сердечную радость.

Она берет берестяный туясок, открывает крышку, большими глотками пьет холодную ключевую воду. Тимофей Тагильцев отнимает у ней туясок.

— Дай я за тебя попью, тебе хватит, а то простынешь.

Настя улыбается:

— Хитрый какой.

— Хитрый Митрий. Я тебя жалею, напьешься с жару, остудишь, внутренности, куда мы с тобой с больной? — и тихо спрашивает: — Значит, поднажмем?

Настя согласно кивает головой, улыбаясь.

— Только об этом не будем шуметь, понатужимся, сделаем, а потом громогласно объявим перед всеми. Пусть знают наших!

— Кончай курить, бабы! — шутя, командует Настя. — Давайте досрочно!

И снова заухал, загрохотал лес, затюкали по сучьям топоры, как дятлы, заширкали пилы, посыпались опилки на землю, как снежок.

К старикам подошел Гурьян. Вслух, громко, начал считать срубленные для быка свежие белые, блестящие на солнце венцы:

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять... Ого!.. Идите-ка сюда, старики!.. Бусыгин, доставай-ка свой добрый табачишко с первой грядки от бани... Поди не курили еще?

Старики, стоявшие перед бревенчатым затором, переглянулись.

— А ведь и верно, ячменна кладь, про курево-то забыли, — сказал Яков Горшенин. — Что ж вы молчите, седые бороды?

— Я не курю, так мне и заботы нет о табаке, — сказал один из стариков, посмеиваясь.

— Покурить надо, старики, покурить, — с теплотой в голосе сказал Гурьян. — Вылезайте из воды.

— Правильно, покурить надо, — словно спохватился и Евсей Оглоблин, плавя к берегу придерживаемое им бревешко. — Шибко намокли, холодновато. Табак, он как шпирт согревает человека.

Когда старики расположились в кружок на гальках у воды и задымили, Гурьян, кивнув на сруб, сказал:

— Пожалуй, придется представлять вас к награждению за доблестный труд, смотрите какую домину сгрохали! Вам остается только венца три положить. Если поднажать,