Мистраль Габриэла
«Избранная проза»

Пилар, оливы под твоей рукою,

легли на холст, как идолы былого

без капли христианского покоя,

умерших тело и живущих слово.

Сухой землей срослись их руки,

лица, немой язык, не облегченный властью

шепнуть, как переполнена темница,

любовью листьев, каменною страстью.

{перевод Н.Ванханен}

Пройдя быстрым шагом километра полтора -- здесь, право, живительный воздух! -- мы садимся передохнуть и угоститься дарами этого тихого края: сладким миндалем и горьковатыми маслинами.

Возвращаемся к вечеру вместе со сборщиками оливок. И старательно пытаемся понять их майоркинский язык -- островной, в котором слышны удары моря, а порой стон волны. На женщинах -- широченные длинные юбки, будто в насмешку над модой Парижа. Юбки эти цветастые, в мягкую складку, а на шее у женщин яркие платки.

Кончается мой первый день в Вальдемосе, и я уже чувствую себя настоящей майоркинской женщиной, той, что в длинной широкой юбке, и той, что пригибает ветвь оливы. Ничто мне здесь не чуждо, я в ладу со всем и со всеми, а это -- почти Счастье!

Перевод Э.Брагинской

Майорка II

На другой день мы идем в Картезианский монастырь. После картезианских монастырей во Флоренции и Милане, ему, собственно, нечем удивить. Роспись в церкви весьма заурядная, аляповатая, и единственное, что восхищает и что каким-то чудом осталось после бесконечных грабежей, -- это великолепные резные кресла на хорах.

За несколько лет до того, как в тихую Вальдемосу попал Шопен, какое-то из либеральных правительств секуляризировало монастырь, и кельи были запроданы частным лицам.

Любопытно видеть эту странную смесь буржуазного с монашеским в стенах бывшего монастыря, который превращен в квартиры на три-четыре комнаты с дверью, ведущей в почти квадратный садик. Кельи, одну за другой, приобрели в собственность денежные люди из Пальмы и других мест. Те, кто сюда приезжает, стараются следовать тому благонравному достойному образу жизни, какой вели здесь монахи, которые однако не были аскетами и ценили красоту.

Широкий