Рильке Райнер Мария
«Часослов»

Дорога - только мостик через тьму,

и страшно в полночь выйти одному:

две дали подступили с двух сторон.

И кто уходит все-таки - тому

идти всю ночь, а может, умер он.

x x x

Но вечером вдруг встанет кто-нибудь,

уйдет из дома, и пойдет, пойдет,

ведь где-то на востоке церковь ждет.

Его проводят, как в последний путь.

А вот другой: привычного жилья

не покидал, далеко не ходил.

Уйдут искать по свету сыновья

ту церковь, про которую забыл.

x x x

Безумье - это сторож,

ведь не спит.

Смеясь, встает над нами каждый час,

и ночь в названья новые рядит,

и примеряет: десять, восемь, раз...

С дрожащим медиатором в руке,

в рожок трубит, но звука нет в рожке,

и песенку, сводящую с ума,

заносит в одинокие дома.

Оно покой детей не бередит:

пусть спят они - безумие не спит;

и псы, с цепи сорвавшись в эту ночь,

то носятся, то замертво лежат

дрожат, когда оно уходит прочь,

боятся, что воротится назад.

x x x

О Господи, Ты помнишь тех святых?

Казалось им: и в самой тихой келье

гремучий грохот мира не затих.

Они перебирались в подземелье.

Зарытые в пещере земляной,

почти не зная воздуха и света,

они забыли внешний облик свой,

и возраста утратили приметы,

и жили, словно умерли давно.

Читали редко - книжный слог завял,

таился лютый холод в каждой книге;

как с тощих плеч спадали прочь вериги,

так смысл со слова каждого спадал.

Ни с кем не говорили много лет.

Встревоженные близкими шагами,

завешивали очи волосами.

Никто не знал, не умер ли сосед,

молитву совершая.

Иногда

все вместе собирались в круглой зале,

где тусклые светильники мерцали,

пред алтарем, в мучительной печали,

как в ожиданье Страшного Суда;

лишь бороды струились и шуршали.

Жизнь на тысячелетья счет вела,

окутав ночь и свет одною тьмою.

Захваченные черною волною,