Окуджава Булат
«Стихотворения»

смерти, горю, любви и уму;

словно верит она в петушиный маневр,

как поэт торопливый — в строку…

Нет, княжна, я воспитан на лучший манер,

и солгать вам, княжна, не могу,

и прощенья прошу за неловкость свою…

Но когда б вы представить могли,

как прекрасно упасть, и погибнуть в бою,

и воскреснуть, поднявшись с земли!

И, срывая очки, как винтовку с плеча,

и уже позабыв о себе,

прокричать про любовь навсегда, сгоряча

прямо в рожу орущей толпе!…

…Каждый куст в парке княжеском

мнит о себе.

Но над Персией — гуще гроза.

И спешит Грибоедов навстречу судьбе,

близоруко прищурив глаза.

1965

Кайсыну Кулиеву

Насмешливый, тщедушный и неловкий,

единственный на этот шар земной,

на Усачевке, возле остановки,

вдруг Лермонтов возник передо мной,

и в полночи рассеянной и зыбкой

(как будто я о том его спросил)

— Мартынов — что… —

он мне сказал с улыбкой. —

Он невиновен.

Я его простил.

Что — царь? Бог с ним. Он дожил до могилы.

Что — раб?… Бог с ним. Не воин он один.

Царь и холоп — две крайности, мой милый.

Нет ничего опасней середин.

Над мрамором, венками перевитым,

убийцы стали ангелами вновь.

Удобней им считать меня убитым:

венки всегда дешевле, чем любовь.

Как дети, мы все забываем быстро,