Окуджава Булат
«Стихотворения»

с души своей наброски.

Под ребрами, в таинственной глуши,

отчаиваясь и надеяясь сладко,

как разноцветные карандаши,

она истаивает без остатка.

Покуда мир совсем не перешит,

ее бродячий скарб увязан снова.

Все плачет в ней,

ликует, верещит,

безумствует

и просит слова.

Что она, боже, делает с собой!

То красным коршуном она забьется,

то нежностью зальется голубой,

то черною слезою вдруг прольется…

Пока асфальт холодный топчем мы,

все то же повторяя, как по нотам,

он дожидается конца зимы

и улетает со своим блокнотом

туда, где дни, как вольные стрелки,

чем безвозвратней —

тем сильнее…

Там лучше ловятся

слова

в силки,

а сердцу там вольнее и больнее…

Дуй, паровоз, в трубу, свисти в свисток,

пугай прохожих старомодным ликом.

Спеши, лошадка,

торопись, ездок…

Эй, женщины, не поминайте лихом!

1970

Я сидел в апрельском сквере.

Предо мной был божий храм.

Но не думал я о вере,

я глядел на разных дам.

И одна, едва пахнуло

с несомненностью весной,

вдруг на веточку вспорхнула

и уселась предо мной.

В модном платьице коротком,

в старомодном пальтеце,

и ладонь — под подбородком,

и загадка на лице.

В той поре, пока безвестной,

обозначенной едва:

то ли поздняя