Китс Джон
«Поэмы»

И человечье с каждого слетело

Обличье... О теки, вино, теки

И мыслить понуждай рассудку вопреки!

И вскоре Вакх в лихой взошел зенит:

Пылают лица, в головах звенит.

Гирлянды вносят, в коих явлен всяк

Побег лесной, и всяк долинный злак;

Златые ими полнятся плетенки,

Что ивяным подобны - столь же тонки,

До гнутых ручек; их несут гостям,

Чтоб всяк себе чело возмог украсить сам.

Вот Ламия, вот Ликий, вот мудрец

Какой кому из них дадим венец?

Пристоен деве, не весьма счастливой,

Змеевник, что с плакучей свился ивой;

А юноше - из Вакховой лозы

Венок, дабы в преддверии грозы

Он забытье вкусил; но с кипарисом

Пускай сплетутся тернии на лысом

Ученом темени! Любое диво

От философии бежит пугливо!

Вот радугу в лазури зиждет Бог

Но семь волшебных красок в каталог

Внесли и волшебство сожгли дотла.

Философ свяжет ангелу крыла,

Определит размер чудес и вес,

Очистит от видений грот и лес,

Погубит радугу - все так же, как

Понудил кануть Ламию во мрак.

Сидевший рядом Ликий, горд и рад,

К невесте приковал надолго взгляд;

Но вот, опомнясь, кубок он берет

И спешно устремляет взор вперед,

Через пространный стол, дабы вознесть

Фиал вина во здравие и в честь

Наставнику седому. Но философ

Застыл недвижней каменных колоссов

И созерцал невесту не мигая,

И меркла, что ни миг, ее краса благая.

И Ликий нежно руку деве жмет.

Бледна рука и холодна как лед

И мраз протек у юноши по жилам;

Но стала вдруг рука сродни горнилам,

И в сердце Ликию ввергает угли...

"О Ламия! Да это не испуг ли?

Страшишься старца?" Но, не узнавая

Любимый голос, будто неживая,

Сидит она; и мнится, чьи-то чары

Наносят ей незримые удары:

Настойчивым призывам вопреки

Бессмысленно глядят ее зрачки.

"О Ламия!" - отчаяньем влеком он,

И громок вопль... И пиршественный гомон

Умолк; и музыки не внемлет слух;

И свежий мирт