Сельвинский Илья
«Улялаевщина»

По мокрым дорогам - в деревню, в деревню.

Казалось, город переезжал на дачу

Матрацы, самовары и (крестьянская ревность):

Сбоку неожиданно гравюра Бохкаччио,

Крайне изумленного - в деревню, в деревню

Аптечные баллоны духов и ревеню,

Какая-то вывеска с медалями в рубль

Все это Гнедко задумчиво хлюпал

В деревню, в деревню, в деревню, в деревню...

...А домой возвращалась по затянутым лужам,

Утоленная, звонкая, занюханная ветром,

И думала: "А что у нас сегодня на ужин?

Должно быть, котлеты в полтора метра",

Но что бы там ни было - вилкой отклевав,

Накапав на стул у постели свечку,

Она непременно за сегодняшний вечер

Окончит Гамсуна и примется за Льва.

Навстречу швыряя колокола штанов,

Дуя вонь из газетной цыгарки,

С золотыми якорями через ленту "Новь"

Шатался матросяга и харкал.

Его знобило, и он искал погреться.

И вдруг лафа. Какая-то бабенка.

Ишь-ты. Кусаться? Втягивать губенки?..

Это от кого же? От черного гвардейца?

Но Тата вырвалась, и он, похабно зыря,

Сдунул харк, обкуренный и горький,

И слизь, ляпнув, поползла пузырясь

Зеленым ядом по шее за норку.

И стало ясно: от жизни устала.

Ничего не нужно. Мертвая скука.

И кто-то в висок настойчиво стукал,

Что ангелы-глупость. Что их не осталось.

Керенские прапоры все видели у столика.

Черное пиво сопело ноздрями,

Но никто из них не тронулся, и только

Ломали пальцы - и всем было странно.

Но матрос ворочался. Присел на бруствер.

Треснул спичкой - и рыжий ужал

Лизнул сафьян "Истории Искусства",

Трезубой короной яростно жужжа,

Керенские прапоры страдали от сплина.

Что это все? Грабеж или ересь?

Липовые командиры рыскали карьеры-с,

А какая тут карьера, если нет дисциплины?

С печальными глазами, не в силах отстраниться,

Но по-демагожьи растягиваясь ртом,

Смотрели, как в пламени роскошный том

Пеплился, от боли листая страницы.

Ганзейская шхуна. Вот кошка и пинчер.

Вот натюрморт и Бордо.

И листнулись вдруг глаза Леонардо да-Винчи

Над