Криге Эйс
«Бесприютное сердце (сборник)»

и снова скользит в небеса,

где бегут облаков табуны,

словно только раскрытые крылья

ей для свободы нужны,

словно знать ни о чем не хочет

высоко над миром она,

словно эта легчайшая плоть

из эфира сотворена,

словно ей не нужны в облаках

ни спокойствие, ни тишина.

И вот у самой земли,

омытая легким теплом,

верхушки хлебов зеленых

задевает она крылом.

Но проходит короткий миг,

и взмывает она под углом

туда, где шальные ветра

рвутся в небесный пролом,

взвивается, мчится все выше,

взметнув золотую пыль,

и, как знаменем, чайкой машет

белый облачный шпиль.

Я спросил конвоира: "Отсюда

до Бриндизи - сколько пути?"

Конвоир посмотрел на меня

удивленно, печально почти.

"Что, синьор? - Похоже, ему

надоело молча идти.

Миль десять, а может быть

и поболее десяти..."

То парит высоко над нами,

то падает, словно звезда,

прямо в клевер, не оставляя

в воздухе ни следа,

то мечется крестиком белым

над люцерной туда и сюда...

Над лагерем чайка скользит и кричит,

и доносится эхо:

"Ты хочешь знать дорогу к морю, да?

Проведать, сколько миль до городка

у моря? Я скажу наверняка:

ни в дальней дали нет, ни в ближней близи

дороги до Бриндизи, до Бриндизи.

Есть лишь тропа, которая узка,

как долгая и скучная строка,

тропа, что в стороне от большака

лежит - как соль морской волны, горька,

она крута, над нею вьется пыль

тропа длиною в десять тысяч миль!"

"А Бриндизи лежит возле моря?"

спросил я, глядя на юг.

Он ответил, и голос его потеплел:

"У самого моря, друг.

Шумное место, скажу тебе. Много домов и лачуг.

Выйдешь на улицу - столько народу вокруг.

Море плещется у причалов,

а в море полно кораблей

лодочек, шлюпок и яхт,

мачт и высоких рей,

ржавых бортов торговых судов,

в ряд - посветлей, посмуглей,

а те, что в дальние страны идут,

всех больше, всех тяжелей..."

Словно