Криге Эйс
«Бесприютное сердце (сборник)»

призрачный свет

восходящей зари и полдневного мертвого солнца,

что нары едва освещает - оно холоднее

полярного льда,

но при этом объятий войны и лобзания пули - стократ огнепальней.

Заперты двери барака. И в щели меж досками,

и сквозь решетку окна с перебитыми стеклами

вязкий вползает туман, оседая на наши тела.

Пол из цемента. Тепла никакого, а печки - подавно.

Лишь нары вдоль стен в два ряда, - и, в тяжкое

оцепененье впадая, мы мерзнем, и мгла безнадежно

нависла над нами седая,

недвижная мгла;

тихо, ни звука. Налеты, десанты, посадки в пустыне,

пропавшие без вести или в воздушном бою,

героический риск, перед гибелью - страх,

отвращение - перед убийством, - все это

припомнено множество раз, мы лежим до рассвета

от холода, каждый раздельно страдая,

бабки подбиты, и чувства сгорели дотла.

Все разговоры исчерпаны. Тайные слезы иссякли

за явными вслед. Отсмеялись, отссорились,

отненавидели и отдружили, отгневались,

отвспоминали о прошлом, - в душе все доскоблено

до глубины

в мире этом,

мертвом, затерянном мире, где мы позабыты,

где каждый упрятан в свой собственный ад

и из собственной памяти изгнан, и выслан

безжалостно сам из себя, - здесь, где даже и сны

под запретом.

LA NEBBIA

Снова берется туман за свое: начинает душить все,

что есть, - неживое, живое, ползет, упиваясь

добычей,

вверх по стволу низкорослого дерева, что притулилось

в тюремном дворе, по чернеющим сучьям,

глотая все зримое, все без различий,

льнет к воробью, что нахохлился в мокрой развилке:

здесь, в мире раскисшего снега, давно

раззнакомился взор человечий с породою

птичьей,

мокнет воробышек, перья топорщит, пытаясь

согреться, глазенками мелко мигает и даже

чирикнуть боится, - как видно, во время

туманов таков воробьиный обычай.

Все растворяется, все утопает, и горного кряжа

не видно, и пленные сами уже утопают в тумане,

нет ни снежинок, ни льдистых обломков, подобных

биению света в фонтане, ворсинок тончайшего

инея нет, прихотливой