Криге Эйс
«Бесприютное сердце (сборник)»

потихонечку так, тык под сердце, и делу конец,

тут ведь главное ткнуть в надлежащее место,

никто и не пикнул..."

Нет, ни крохи садизма, ни гордости зверской,

ни жажды кровавой, ни злобы, ни гордости,

ни ликованья,

никаких выдающихся чувств не звучало в рассказе его.

Повествует, казалось, он скажем, о матче по регби,

что не очень-то был интересен ему

и в котором он даже не знал, за кого и болеть-то.

И, взглянувши в глаза ему,

снова я был поражен

их громадностью, их чистотой, синевой

о, как молоды были они, как невинны.

Аддис-Абеба, 1941, май

ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ

Здесь, на земле, зла никому не желая,

тварь лишь одну из тварей истребил бы дотла я:

карикатура на бабочку, глупая шутка, выходка злая.

Вот появилась... Снова исчезла... Канула в тишь...

Кажется, вот она... Нет, улетела, шалишь!

Нежить рыскучая, мерзость липучая эта летучая, эта летучая мышь!

Вот она - в небе: вырвалась в мир из-под спуда.

Звезды глотает, падает резко, сердцу становится худо.

Где ты? Куда исчезаешь? Снова приходишь - откуда?

Мечешься в воздухе, тронуть лицо норовишь

липкой рукой мертвеца - кыш ты, проклятая, кыш!

Вновь исчезаешь... Вновь по соседству шуршишь...

И - неожиданно - прямо в затылок толчок.

Будто шуршит без канифоли смычок,

ужас крылатый, черная тень, ловящая душу на страх, на блесну,

на крючок!

Тонкие черные серпиком крылья расправив свои,

черная в черном, сажи чернее, угля и полночной, свернувшейся

в кольца, змеи

кружится, кружится, кружится, как в забытьи.

Словно кирзовый сапог по дресве, ты скрипишь:

"Ишь! Улетишь!.." - или как-то иначе, но слышишь

это чертово: "Ишь!.."

Что ты рыдаешь, о чем ты томишься, летучая мышь?

Тварь ли ты Божья из перьев и крови и плоти и кости?

Или мерещишься мне от усталости, ужаса, злости?

Или же прах ты, что места себе не сумел отыскать на погосте?

Голос твой, голос... ну хоть о нем-то, поэт, помолчи!