Крамер Теодор
«Зеленый дом»

каморка, может, и мала,

а все же места есть немножко

для колыбельки, для стола.

Живущим здесь - не до уюта,

здесь громыхают поезда,

от трассы - тяжкий дух мазута

и гарь, - а впрочем, не беда:

и здесь судьба дает поблажки,

жизнь хочет жить - и потому

не могут не цвести ромашки,

и все-таки цветут в дыму.

Нам ни к чему людская жалость,

возьмем лишь то, что даст земля:

запрем вагон, побродим малость,

вдоль рельсов наберем угля.

Живем легко, не ждем напасти,

мир, как вагон забытый, тих:

видать, о нас не знают власти,

а мы не жаждем знать о них.

ПО ПОВОДУ НАСИЛЬСТВЕННОЙ СМЕРТИ

ВЛАДЕЛЬЦА ТАБАЧНОГО КИОСКА

Лавочник-табачник, из воды

у плотины всплывший поутру,

были губы у тебя худы

и дрожали в холод и в жару.

Вышла смерть тебе - последний сорт,

да и жизнь - не шибко хороша:

был ножной протез, как камень, тверд,

и усы торчали, как парша.

Жил один ты долгие года,

тишина звенела в голове;

ставню опускали ты, лишь когда

улицы тонули в синеве.

Но порой нырял ты в темноту,

и тогда захватывало дух:

у канала, на пустом мосту

ты ловил подешевевших шлюх.

И, над ними обретая власть,

средь клопов, с отстегнутой ногой,

ты желал повеселиться всласть,

расплатившись кровною деньгой.

Знал ты этой публики пошиб,

и наутро звал себя ослом:

потому, когда серьезно влип,

понял, что имеешь поделом.

Эту дочерь городского дна

ты узнал, дрожащий, в тот же миг,

как тебя окликнула она,

мертвой хваткой взяв за воротник,

вынырнул босяк из темноты,

вынул нож, - и был ты с босяком

в миг последний так подумал ты

вроде как бы даже и знаком.

И, умело спущенный в канал,

даже без нательного белья,

ты в воде про то уже не знал,

как наличность плакала твоя,

вся истаяв к утренним часам:

оба руки вымыли в реке,

а потом, как