Крамер Теодор
«Зеленый дом»

шорохи гусениц, посвисты шпаков.

Бьет паутинку осенний озноб,

ищут покоя вьюнок и укроп,

вот и рябина уходит далече,

рдяные гроздья взваливши на плечи.

Тихо коробочка мака жужжит.

В смерти - рожденье. Вьюнок задрожит,

ягоды вспыхнут, пшеница поляжет,

все это знают, а кто-то расскажет.

Возле развилки дорожной стою

перед рябиной, на самом краю

короток век мой... Погибну ль напрасно,

или же вспыхну рябиною красной?

ПЕСНЯ В ГЛИНЕ

Шевелит зеленую пшеницу

легкая предутренняя мгла,

кроет рябью мутную водицу,

что в канаву с глиной натекла.

Жар в печи растет неукротимо

предрассветный холодок исчез;

а глаза слезятся в клочьях дыма,

и потеет глиняный замес.

Я за комом ком

положу рядком,

выжму влагу и замкну в печи

и в разгаре дня

выну из огня

первые большие кирпичи.

По полю бредет батрак, вздыхая,

над землей склоняясь тяжело.

От каркаса дрожь плывет глухая,

и неровно дребезжит стекло

колокол вдали звонит к обедне,

наскоро свою похлебку съем

всю одежду скину до последней,

только не отмыться мне ничем.

А песок, песок

мне на кожу лег,

он шуршит под каждым волоском

все полно песком,

в горле горький ком

не проглотишь с козьим молоком.

Винно-желтая луна застыла

на сосне, и онемел камыш.

Слабый жар проходит сквозь стропила,

и сквозь сон я слышу эту тишь.

День за днем идет неторопливо,

лишь в субботу я зайду в шинок

мужики подвинутся брезгливо,

только покажусь я на порог.

Что ж, вино, вино

мне принесено,

и шинкарь опять деньгу берет.

И плывет с равнин

песня желтых глин

и плевать на всех, кто не поет.

Кирпичи набросаны вповалку,

зреют зерна и текут в амбар,

как слюда, над поперечной балкой

нависает сумрачный угар

под навесом сонный запах мака,

комья глины сохнут под стеной;

мотыльки летят из полумрака,

и ничуть не громче голос мой.

Одинок и дик,

в наготе велик

сажею покрытый кочегар,

в час, когда