Опперман Дидерик Йоханнес
«Ночной дозор»

И дядю - к пинии, всплывающей громаде

Там, над Везувием - из пепла и огня.

Растенье жуткое он взором вмиг окинул,

И от Мизены флот спасать бегущих двинул.

Все выше пламенная крона, все белей,

И в грязной зелени - чадящих искр все боле.

Вот падать стал нагар небесных фитилей;

Забарабанили, неведомо отколе,

Обломки пемзы по навесам кораблей

Как бы чешуйками горящих пиниолей.

Астматик-дядя диктовал до той поры,

Покуда мог вдыхать небесные пары".

"А дальше?" - "Тацит, что ж, внимай, коль хватит духа.

Уже была вода морская горяча,

Тряслись дома, повсюду множилась разруха,

Мать все хотела сесть, в отчаяньи крича,

Чтоб я бежал один, что, мол, она - старуха.

Я обхватил ее за дряблые плеча.

"Нас могут затоптать, давай свернем с дороги".

Мы через луг пошли, люпиновый, отлогий.

Удушье, кашель, нет воды... Но мы бредем.

Все ржанием полно, мольбами, криком, лаем,

Под низвергающимся пепловым дождем

Мы отрясаем прах, в котором утопаем,

Летят обломки скал, и мы расправы ждем:

Запас Везувия, увы, неисчерпаем.

В дыму и копоти исчез светила зрак,

На мир агонией спустился гулкий мрак.

Быть может здесь, в ночи ночей, разверзлась жила

Единых для богов и для людей пучин?

Сплетались в воздухе то грозно, то уныло

И женский вопль, и детский плач, и крик мужчин,

Но утешеньем мне, поверишь ли, служило,

Что если гибну я, то гибну не один!

Когда забрезжил день надеждою далекой

Все было скрыто белой, смертной поволокой".

Здесь гиду, видимо, любой предмет знаком,

Но все разглядывать - лишь времени потеря,

Лежит беременная женщина ничком,

Она как бы ползет, еще в спасенье веря,

Собака-сторож ловит воздух, сжавшись в ком,

Однако судорога сводит лапы зверя;

Приапы, фрукты, хлеб, овечьи погремки.

Туристы ползают в руинах - и жуки.

Такой ли полдень был?.. Непоены, понуры,

В тени граната овцы тупо ждут судьбы;

Матросы пьют; блестят на солнце бычьи шкуры;

Зевает