Опперман Дидерик Йоханнес
«Ночной дозор»

с Джеком Хоррисом и Фердинандо Випом

спит сегодня и Дорс Наливай-по-второй.

Все так же под утро назад, к "Джоанне",

возвращаются призраки-англичане,

на "Биркенхэде" ржут табуны,

и птицы морские в небе видны

треугольники траурных писем в тумане.

Все так же сверкает луч маяка

от мыса Дейнджер - исподтишка

мы ищем звезды в небе над морем,

вслушиваемся и тихонько вторим

разговору прибрежного тростника.

ГОЛОС НИОТКУДА

Здесь, в пустоте земли, я столько лет живу:

здесь черный воздух, черная вода,

я волосами весь зарос, и ногти, закруглившись,

длиннее пальцев стали;

по лезвию меж тем и этим миром

среди скелетов я ползу

ключицы, черепа... Живое в мертвом?

Помет нетопырей

единственное, что доходит с неба.

Я машинистом был когда-то... Где

старуха Берта? Черных пассажиров

я вез, когда она внезапно взорвалась

и пнула в никуда меня.

Но высший промысел меня преобразил,

мое растерзанное тело

с годами соками набухло: я пытаюсь

дослать на землю весть из-под земли.

Как Навуходоносор, я мычу,

на четвереньках ползая по кругу.

Я здоровей, чем в громком вашем мире,

и в одинокой тьме я познавать учусь

теперь иные чудеса:

миграцию мышей летучих,

и рост корней, и ползание жаб

слепых, скольженье рыб незрячих;

здесь из коросты черные цветы

растут и черные стрекозы

мелькают; здесь я изучаю речь

подземной жизни и людей подземных,

мычание подземного скота,

что здесь пасу я, на изнанке мира.

Когда ребенком был, я, помнится, играл

оправой от очков, отцовской формой

ведь и отец мой машинистом был,

влезал на ящики пустые из-под фруктов

и проповедника изображал,

который после мягкой речи вдруг

бранится и тупицам угрожает

геенной, - так и ныне,

не машинист я больше, я хочу

сам проповедовать, сам толковать.

Нет, сын мой, пусть полиция отстанет,

а сам иди к семье, иди к друзьям,

скажи: тебе я больше не отец,

и матери скажи: я ей не муж,

ни церкви, ни