Опперман Дидерик Йоханнес
«Ночной дозор»

взрыва мостов: вслед за этим стартом

нам дадут свободу граната и кнут.

И для того, чтоб увидеть воочью

испуг задумавшейся толпы,

я на стенах церковных рисую ночью

красные молоты и серпы.

- Йакос... Да что ты плетешь, мы не можем!

Уверяю, что день выступленья далек:

сперва мы силы наши умножим,

укрепив и чресла, и кошелек...

Поверь, желания нет иного

у каждого бура... Поверь мне, брат:

сперва - добиться свободы слова,

потом - всенародный созвать синдикат...

- Изменчива речь твоя, добрый Йорик,

как море, ведущее за окоем.

Говорю тебе, сколь вывод ни горек:

измена давно уже в сердце твоем.

Опять вокруг избыток апломба,

кричат и люди, и шапки газет:

"Американцами сброшена бомба,

огромного города больше нет".

И часто Йорик, почти для очистки

совести, выйдя из мастерской,

возвращается и наливает виски,

на шары и на маски глядя с тоской.

"Что станется с нами, коль скоро ныне

с терриконов черный ползет буран.

Заметают белые смерчи пустыни

нас, прилетев из далеких стран...

Я выпью - за сгинувшие отряды,

за потерянных нами лучших людей:

за Ренира, чья кровь на песке хаммады

забудется после первых дождей;

за Йакоса, который в порыве страсти

под каждый мост совал динамит,

мечтал, чтобы все развалилось на части,

но был своею же бомбой убит;

за Кот-Фана, который на всякий случай

без допроса, без следствия брошен в тюрьму,

теперь за проволокою колючей

только догнить осталось ему..."

Гроза, соблюдая свои законы,

тамбурином черным гремит с вышины.

Заводы, шахты и терриконы

все тот же танец вести должны.

4. СЕРЕБРЕНИКИ

Йорик сквозь дымку ночного тумана

видит взнесенными в вышину

Крылатого Змея, Большого Фазана;

видит своих детей и жену.

По лоции зная любую преграду,

призрак-корабль обходит мель,

к Нью-Йорку, Сант-Яго и Ленинграду

везет подарки дальних земель:

уран и золото, нефть и мясо,

вольфрам и азотную кислоту...

"В ожиданье назначенного часа

средь ангелов-рыб скольжу в темноту..."