Гете Иоганн Вольфганг
«Рейнеке-лис»

Пустит он в ход, что угодно, а нас, всех троих, уничтожит.

Я уже глаз потерял — теперь за другой опасаюсь!»

«Дорог, я вижу, хороший совет!» — отозвался тут Браун.

Изегрим-волк проворчал: «Непонятная вещь! Не пойти ли

Нам к самому государю?..» Пред венценосной четою

С Брауном вместе предстали они и угрюмо и долго

Против Рейнеке всё говорили. Король рассердился:

Где у вас уши? Ведь я же сказал, что вернул ему милость!»

Гневно он это сказал и немедля велел их обоих

Взять, связать, запереть! Ведь он отлично запомнил

Все, что услышал от Рейнеке-лиса об их заговоре.

Так за какой-нибудь час решительно все изменилось:

Рейнеке был спасен, а его обличители были

Посрамлены. Он все дело так повернуть ухитрился,

Чтобы шкуры кусок с медведя содрали размером

Фут в длину и фут в ширину — для пошивки котомки.

Кажется, это и все, что паломнику нужно в дорогу.

Только б еще сапожками снабдила его королева:

«О госпожа моя! Если отныне я ваш богомолец,

То поспособствуйте мне богомолье свершить поуспешней.

Изегрим носит две пары отличных сапог. Справедливым

Было бы, чтобы хоть пару он мне уступил на дорогу.

Вам, госпожа моя, стоило б лишь намекнуть государю.

Фрау Гирмунде достаточно тоже одной только пары, —

Ведь, как хозяйка, почти безотлучно сидит она дома».

Просьбу такую сочла королева вполне справедливой.

«Да, — благосклонно сказала она, — им хватит по паре».

Рейнеке шаркнул ногой и признательно ей поклонился:

«Лишь получу я две пары сапог, уж мешкать не стану.

Все же добро, что свершить я, как пилигрим, там сподоблюсь,

Богом зачтется и вам и моему государю.

На богомолье за всех надлежит нам усердно молиться.

Кто нам оказывал помощь. Господь да воздаст вам за милость!»

Так и лишился фон Изегрим пары передних сапожек,

Снятых по самые когти. Не пощадили, конечно,

Также и фрау Гирмунду — без задних сапожек осталась.

Так они оба, кожи с когтями на лапах лишившись,

Жалкие, с Брауном вместе лежали, мечтая о смерти.

Наглый ханжа между тем, получив сапоги и котомку,

К ним подошел и особенно стал над волчихой глумиться:

«Милая, добрая, — он