Пессоа Фернандо
«Лирика»

Которое открывается лишь для того,

Чтобы дети поиграли в тюремной галерее

Среди цветочных горшков, которые я никогда не видел.

Другие ничего не чувствуют.

Чувствуем только мы.

Да, мы,

И даже я, не чувствующий сейчас уже ничего.

Ничего? Не знаю...

Это Ничего болит во мне.

Древние, как известно, взывали к музам.

Мы же сами к себе взываем.

Я не знаю, как на их зов откликались музы

Тут имело значенье, наверно, и как

И к кому взывали,

Но уж мы-то не откликаемся вовсе,

Это я знаю точно.

Сколько раз я смиренно склонялся над неким

Воображаемым мною колодцем,

И кричал, и аукал, надеясь услышать эхо.

Но неизменно я видел одно и то же

Только смутно мерцавшую темную воду

Там, в глубине бесполезной...

И никакого ответа...

Лишь неясное отраженье лица,

Моего, конечно, лица,

Ибо быть здесь не может другого.

Да и оно, различимо едва,

Призрачно светится там, в глубине,

Там, в тишине,

На дне...

Ах, что за муза!

Я устал, это ясно,

Потому что люди должны уставать, когда приходит

время.

От чего я устал, не знаю,

И знать ни к чему,

Потому что усталость осталась такой же.

Рана болит, как и прежде,

Но уже без всякой причины.

Да. я устал

И немного рад тому,

Что усталость не более,

Чем желание спать - для тела,

Стремление не думать - для души

И, сверх того, удивительная ясность,

С которой понимаешь былое...

И наслаждение - не оттого ли, что с надеждами

покончено?

Я мудр - вот и все.

Я многое видел и многое понял из того, что видел.

В рожденной этим усталости есть некая отрада,

Потому что голова на что-нибудь в конце концов

годится.

Все любовные письма

Смешны.

Не были бы любовными, если бы не были

Смешны.

Я тоже писал в свое время любовные письма,

И они были, как и все другие,

Смешны.

Любовные письма, если любишь,

Должны