Цветаева Марина
«Повесть о Сонечке»

Для мужчин она была опасный... ребенок... Существо, а не женщина. Они не знали, как с ней... Не умели... (Ум у Сонечки никогда не ложился спать. ?Спи, глазок, спи, другой...?, а третий - не спал.) Они все боялись, что она (когда слезами плачет!) над ними - смеется. Когда я вспоминаю, кого моей Сонечке предпочитали, какую фальшь, какую подделку, какую лже-женственность - от лже-Беатрич до лже-Кармен (не забудем, что мы в самом сердце фальши: театре).

К слову сказать, она гораздо больше была испаночка, чем англичаночка, и если я сказала, что в ней ничего не было национального, то чтобы оберечь ее от первого в ее случае напрашивающегося - малороссийского-национального, самого типичного-национального. Испански же женское лицо - самое ненациональное из национальных, представляющее наибольший простор для человеческого лица в его общности и единственности: от портрета - до аллегории, испанское женское лицо есть человеческое женское лицо во всех его возможностях страдания и страсти, есть - Сонечкино лицо.

Только - географическая испаночка, не оперная. Уличная испаночка, работница на сигарной фабрике. Заверти ее волчком посреди севильской площади - и станет - своя. Недаром я тогда же, ни о чем этом не думая, о чем сейчас пишу, сгоряча и сразу назвала ее в одних из первых стихов к ней: - Маленькая сигарера! И даже - ближе: Консуэла - или Кончита - Конча. Concha, - ведь это почти что Сонечка! ?О, да, Марина! Ой, нет, Марина! Конча, - ведь это: сейчас кончится, только еще короче!?

И недаром первое, что я о ней услышала - Инфанта. (От инфанты до сигареры - испанское женское лицо есть самое а-классовое лицо.)

Теперь, когда к нам Испания ближе, Испания придвинулась, а