Клюев Евгений Васильевич
«Зелёная земля»

А за ниточкой за тонкой

пропасть пролегла:

чур! – на пропасть хворостинкой,

распахнув крыла…

Полетишь – за что держаться?

Не за что пока:

ни тебе рукопожатья,

ни тебе кивка,

ни привета никакого

от кого-нибудь,

ни хотя бы просто слова -

дескать, добрый путь.

Да придётся, Ваша Робость,

в бездну, в глубину…

А минуешь эту пропасть,

и ещё одну,

и ещё одну похлеще -

вот и угодил:

загуляешь в райской чаще,

да опять один -

исключение из правил:

сам с собой играй!

Всех вокруг переупрямил:

вот тебе твой рай.

Я не знаю, зачем произносится День Восьмой

и что делать мне в День Восьмой, что мне петь, что есть.

И посею я в землю разорванное письмо -

на клочки разорванное письмо я посею здесь.

Время сеять письма, разорванные на клочки,

время сеять буквы – и сеять их только тут,

эти полуживые окружности и крючки

время сеять тут и думать, что прорастут.

Вышел сеятель сеять, и сеять, и думать, что -

что попало, и что придётся, и что почём.

И в руках у него было сумрачное решето,

и висело облако, как в учебнике, над плечом.

А потом, сразу вслед за облаком, приходил

полоумный март – и угадывались в ростках

двадцать опер, пятнадцать баллад и ещё один

то ли вальс, то ли марш с безрассудным флажком в руках.

На пустынной окраине безутешного сентября,

где давно ничего не родится ни так ни сяк,

ты позволь мне вырастить этот сад для тебя -

весь в чернилах, и весь в потёках, и весь в слезах.

1

Эпоха дыма по тысяче за кольцо

в полуподвале с античными головами.

Мы лучше многих умели играть в серсо

в полуподвале, где мы дневали и ночевали.

Как называлось то, что всех нас свело?

Никак… ну, скажем, дымок, но дымок не имя.

И он удалялся сквозь выбитое стекло -

других морочить или играть с другими.

Мерцала в чашке сумрачная звезда,

смерзалась в горле солнечная рулада,

но было весело рушить своё тогда

и строить завтра из кубиков шоколада.

Вот так и прожили жизнь неизвестно чью,

счета остались, расходные книги, чеки…

Зима дымилась – не помню в каком краю,

и кофе Jacky – не помню