Клюев Евгений Васильевич
«Зелёная земля»

не при этой судьбе, не при этой плохой погоде.

Все права твои – птичьи, и птичьи – твои мозги,

и живёшь ты при птицах, и птицы тебя помянут,

раз уж в небе твои товарищи и враги,

раз уж только крупа в ненадёжных твоих карманах!

И когда от тебя останется лишь дымок,

присягни лишний раз прихотливой своей свободе,

той, которую ты на земле ублажить не смог -

ни при этой судьбе, ни при этой плохой погоде.

У меня остаются две песенки:

это две пограничные песенки -

очень, правда, короткие песенки

по сравнению с… нынешним днём,

но их можно твердить и вынашивать,

перевешивать и перемешивать,

раз завещаны песенки… мне же ведь? -

поздним вечером в кресле одном.

Шпиль похож на Господнее лезвие,

и рассветные сумерки трезвые,

став навытяжку в северном Шлезвиге,

не пускают отныне сюда -

так что чинная улица Йоргена

вся на нервах и страшно издёргана:

ей ненадобность гутена моргена

так нова ещё, так… молода.

Что с ключами теперь, с их бренчанием -

хоть и тихим, а всё ж замечаемым,

замечаемым и – нескончаемым,

повторяющим в утренней тьме

две мои неотвязные песенки

и вчера ещё связные песенки,

да теперь уж бессвязные песенки -

полудатские, полунеме…

Там, помню, был Бог и цветок полевой -

и Бог, как цветок, там качал головой,

а чьей головой – не поймёшь,

поскольку ведь Бог не цветок полевой

и, значит, не может качать головой -

своей, то есть Божьей, – а всё ж…

Они были вместе и вместе росли:

Бог рос из небес, а цветок из земли,

друг другу навстречу стремясь,

и вился поодаль какой-то припев -

но, раз не успев и другой не успев,

почти потерял с ними связь.

Надеючись так и исчезнуть молчком,

но будучи схвачен вязальным крючком,

как некая просто петля,

припев был надёжно прилажен с боков,

да жаль, оказался совсем никаков:

ля-ля и ещё раз ля-ля.

А больше в той песенке не было слов -

её запирали на лёгкий засов,

пока, потеряв уже нить,

я так и не мог почему-то взять в толк,

что это за Бог был