Клюев Евгений Васильевич
«Зелёная земля»

или это цикорий… а, в общем, коренья, коренья,

как оно и должно быть в аду… Вам хотелось иного?

Так возьмите чуть-чуть шоколада – возьмите украдкой

грех на душу свою, и покажется горечь другою -

хоть и горечью, но не такой, не такой уж и страшной:

здесь ведь тоже, в аду, существуют свои утешенья!

Дальше просто вода – минеральная, значит… источник:

вот он бьёт перед нами, как конь своенравный копытом,

высекая из сердца всё сразу – и самое сердце

высекая, и Бог с ним… нам как-то теперь не до сердца.

Это сытость: она безмятежна, как некая святость,

она неколебима, и в ней открываются взгляду

пузырьки: они скачут всё выше, и выше, и выше,

но, не выдержав выси такой, разбиваются прежде,

чем взлететь… а источник всё не иссякает.

И нелепая трезвость – смешная незваная гостья

из провинции – ставит манатки у запертой двери,

поджидая хозяев: они ведь однажды вернутся!..

И теперь уже фрукты – в безумном своем изобильи:

стол не стол, рай не рай… не терзайся и не разбирайся,

ешь хоть с этого дерева, хоть вон с того, хоть с другого:

плод покоя, плод вечности, плод бытия, плод забвенья…

только шалости духа… конечно же, Вы были правы,

и обед как обед – в дорогом и пустом ресторане

на углу Vestergade, по самому высшему рангу:

просто в сердце столицы – в состарившемся, в предынфарктном.

Что касается этого дерева… яблони, значит,

можно есть и с него – всё завертится снова, конечно,

но пугаться не стоит: ведь это опять ненадолго!

Мы напрасно полагаем,

что запаздывает скорый:

здравствуй, здравствуй, Копенгаген,

Копенгаген разнопёрый -

весь на мачтах, весь на сваях,

весь устойчив, весь усидчив!

Ходит голубь и кивает

по перрону, как носильщик.

Он по-датски ни бельмеса,

а по-птичьи я не точен -

мне с ним очень интересно,

а ему со мной – не очень.

Ему зяблик интересен,

ему ворон интересен:

зяблик прибыл тем же рейсом,

да и ворон – тем же рейсом.

И уже вся эта живность,

городская и лесная,

возле ног