Клюев Евгений Васильевич
«Зелёная земля»

и её лишали всех земных пособий

раз в полгода… или чаще – как когда.

Мухаммед

Добродетели нет и греха нет -

и всему тут одна цена:

пятилетний цветок Мухаммед

понимает, что жизнь – война,

и пугает весь мир картинкой,

где сто бомб в облаках висят.

Самому ему – пять с полтинкой,

а глазам его – шестьдесят.

Так что мирной судьбы останки

не тревожат его уже:

на душе у него лишь танки,

одни танки лишь на душе.

И, как птица, снаряд порхает

над склонённою головой

и поёт ему: «Ах, Мухаммед,

почему ты ещё живой?»

И тогда с виноватым видом

он бросается к маме: мол,

я умею быть и убитым,

дайте только уткнусь в подол!

Насимбану

Трудно жить всему некрасивому:

ветер его по свету несёт.

Но некрасивую Насимбану

Бог её племени пасёт -

шепчет ей крохотные истины,

сводит Насимбану сума…

Истины, небось, неказистые,

как и Насимбану сама.

Ходит по городу Насимбану,

личико скрывая в платке,

молится тряпичному символу,

в чёрной зажатому руке.

А начнет Насимбану сетовать -

мигом её маленький Бог

тут как тут, и ну с ней беседовать,

аж до синевы на губах:

дескать, моя чёрная деточка,

грех тебе сетовать, мой свет:

глянь, какая белая веточка -

таких у нас на родине нет!..

Так вот и спасает Насимбану

так и отпускает ей грех,

а она уж – то апельсин ему,

то банан ему, то орех…

А ш и л ь

У Ашиля крылышки за спиной

и две-три лягушки на ужин.

У Ашиля французский – почти родной,

но французский нам тут не нужен.

Нам и крылышки, собственно, не нужны,

а лягушки – не наша пища,

Если б он уехал из этой страны,

всё бы было гораздо проще.

Нет, живёт же себе, чудак-человек…

слава Богу, что где-то в гетто!

Утверждает, правда, что, вроде, грек,

но при этом – чёрного цвета.

А под вечер выберется, как тать,

к резиденции королевы -

и давай, говорят, в облаках летать

направо-налево!

Иногда, говорят, летает до трёх-

четырёх, иногда – до рассвета.

И ещё у него есть дружок, Патрокл…

Тоже грек, но странного цвета.

Хабиба

Хабиба смеялась, а слёзы текли и текли,

они всё текли и текли, а Хабиба смеялась:

чтоб ей засмеяться, нужна была