Клюев Евгений Васильевич
«Зелёная земля»

у неё, у этой надежды, есть большие такие крылья,

хоть и сложенные, но всё же… их ведь можно и распустить!

И тогда – улететь отсюда (например, хоть к чертям собачьим)

вместе с кошкой, подушкой, птицей и бутылкой, уж если так:

Копенгаген зажав под мышкой – со старушками и дворцами

и со всем, что ему присуще…

да чего ж тогда улетать?

I

Ну, во-первых, ходит

в сущности, без остановки – в сущности, как заведённый,

то есть во-вторых и в-третьих, то есть в-третьих и в-четвёртых:

ходит поезд, поезд, поезд… Но сейчас мы не об этом,

но сейчас мы об

в небесах одно окошко над железною дорогой,

открывается окошко – появляется

(неприятнейшая птица, пожилая и больная,

с очумелыми очами), чтоб сказать ку-ку и сдохнуть.

Но она не успевает ни сказать ку-ку, ни сдохнуть,

потому что в это время – в эту самую секунду! -

это, в общем-то, не ложки, а такие получашки -

и они одним ударом ставят точку на кукушке

и на всех её ку-ку.

II

Впрочем, вот что интересно: если эти получашки

ставят точку на кукушке, то они не ставят точки

на

в направлении не длинных, хоть отнюдь и не коротких

находящийся в покое (словно патриарх какой-то!).

Если же мы вдруг вглядимся в этот самый шестигранник,

то увидим, что в покое он отнюдь не абсолютном:

он смещается невнятно то направо, то налево -

и от этого смещенья происходят перемены

в жизни

(молчаливого, тупого – потому что он игрушка).

Шестигранник, незаметно наползаючи на мишку,

обрекает многократно часть животного на гибель:

голова его большая неуклонно попадает

под тяжёлый

III

Но с медвежьей головою ничего не происходит,

потому что в ней опилки и, конечно, потому что

после каждого удара всё животное приходит

точно в то же положенье, что и прежде приходило.

Дело же сейчас не в