Клюев Евгений Васильевич
«Зелёная земля»

каждый будет счастлив… по крайней мере, богат.

Шестерёнки крутились – и жизнь была б хороша,

если б только не этот, совсем небольшой, зазор

между прошлым и будущим – щёлочка между эр,

где всегда собирается некий досадный сор.

И подвесили жёрнов к гире: он не молол,

но висел не без дела, поскольку тянул на дно

всё, чему на поверхности было не суждено

коротать свои дни с историей заодно.

И утопленников находили на берегу -

вниз лицом, словно все они загодя пали ниц,

но никто не тужил, ибо жизнь-то не без границ -

и почти что всему на свете приходит конец.

И добились, чтоб Время ходило ещё точней!

Уже были назначены сроки всему вокруг,

уже явь различали от сна и от прочих врак,

уже знали, кто друг, кто не друг, но коварный враг.

Лишь немножко смущал – иногда, среди ночи – бой,

неуместный такой, когда все, предположим, спят -

безобидною, стало быть, кучкой лесных опят,

предназначенных завтра на праздничный стол господ.

И подвесили к гире, чтоб выровнять бой, медаль

или орден – он, разумеется, тяжелей,

и минутная стрелка, себя возомнив стрелой,

пропорола навылет век – уже пожилой.

Кстати, веку давно пора было умирать.

Хоронили его без почестей и без речей:

оказалось, что век этот был вообще ничей,

а потом, как заметил народ: не последний, чай…

И добились, чтоб Время ходило ещё точней!

И оно заходило, и рядом был часовой:

значит, в оба смотри, значит, в сумерках не зевай -

а заря над землёй становилась всё розовей.

Рано утром считали убитых – не без того! -

и смеялись: дескать, дошастались по ночам…

Но утешить убитых уже не могли ничем,

и рыдал часовой, и честил себя палачом.

И тогда поднимались убитые – все подряд,

к палачу подходили маршем – за взводом взвод,

говорили: мол, успокойся, мол, всё пройдёт,

мол, не плачь, дорогой, а ступай, дорогой, вперёд.

И пошёл часовой за Временем как герой -

а потом перешёл на бег и пошёл бегом,

и подвесил он к гире гранату, и все кругом

с благодарностью пали к тяжёлым его ногам.

И добились, чтоб