Клюев Евгений Васильевич
«Зелёная земля»

они исправны и длинны.

Хромой ли это бес Лесажа

трясёт изнанкой бытия,

чтоб на счастливые пассажи

просаживалась жизнь моя?

Ах, жизнь погибшая моя,

пустая да беспутная!

А всё о распоследнем моте

рассказывает горстка струн:

мой кошелёк к услугам Монти -

и даже пешеход-ворчун

мне говорит: – Поэкономьте! -

Но я всегда плачу за Монти.

Что-то кажется небо уж слишком суровым,

что-то кажется истина чуть ли не злой -

не пойти ли опять на охоту за словом,

не поймать ли его высоко над землёй?

Полоумный зигзаг – непонятный, пернатый -

прекращён в облаках, а остаток – в руках,

и уже я с улыбкой и с трубкой пирата

вопрошаю его, бедолагу: ну как?

Всё на свете воротится, я объясняю,

всё, что пущено жить, возвратится назад -

и без грусти смотрю на далёкую стаю

мелких воспоминаний, построенных в ряд,

и уже собираются в четверостишье

из каких-то окрестных садов и лесов

на ближайшей одной скособоченной крыше

воробьи моих слов.

За Кудыкиной горой

нарисован в небе рай -

и написано чернилом

возле рая: «Не горюй».

На фанере голубой

пара-тройка голубей,

нарисованные мелом,

говорят между собой.

Апельсин и ананас,

размещённые анфас,

человечьими глазами

смотрят пристально на нас.

А в румяных облаках

скачут кони в яблоках,

в винограде и в изюме

и с хоругвями в руках.

И святых суровых строй

за Кудыкиной горой

гонит в шею иноверца

хворостиною сырой.

Меж раскрашенных планет

вместо Бога – тусклый свет:

Бог бывает только в сердце,

а снаружи Бога нет.

Вот… ходит дрёма возле дома: так, помнится, мне пела мама -

уже не помнится когда… в одни старинные года!

И песенка вокруг летала, пока деревенело тело

и речкой тёмною плыло – в края, где, может быть, светло.

Вот ходит дрёма возле дома: тяжёлая такая дума

(пятидесятых ли годов?) – и весит тысячу пудов,

и смотрит невозможно косо, то есть совсем без интереса,

на дно исчерпанного дня – и всё равно не видит дна.

Она в одеждах полосатых (так точно, из пятидесятых:

там просто помешались все на клетке и на полосе!)

идёт себе походкой чинной, как на прогулке заключённый,

без цели, всё равно куда: пятидесятые, да-да…

И время (бремя, племя, стремя) идёт за ней, теряя имя

шаги считая